Фрагментарность жизни не умаляет ее смысла. Из длительности сроков Бабушка
Автор выступает под псевдонимом "НЕДЕЛЬКА". Как раз подходит к рассматриваемой теме)))... ВРЕМЯ...
В детстве мы жили вместе с маминой мамой, моей бабушкой в коммунальной квартире в каркасно-насыпном бараке у Миллионного моста, на задворках Проспекта Мира. У нас было две комнаты: большая, в которой жила я с родителями, и крошечная «запроходная», в которой стояла бабушкина кровать.
Моя бабушка была для меня первым человеком, который оказал решающее влияние на моё развитие – ну, или я так это понимаю.
Конечно же, у меня были замечательные мама и папа, которых я обажала, но они всегда были заняты, потому, что они очень много работали. Папу я видела совсем мало, он работал одновременно в больнице и на скорой помощи, и еще всё время брал дополнительные ночные дежурства, так что папу я почти совсем не видела, помню только, что когда папа ночевал дома, мы никто не могли спать, потому что папа во сне продолжал оперировать и кричал «наркоз, скальпель, тампон». Мама была эпидемиологом, и много ездила на какие-то закрытые полигоны и в командировки. С полигонов мама привозила восхитительные грибы и ягоды, а в командировки даже иногда брала меня с собой, когда меня некуда было девать летом.
Ездить с мамой в командировки было замечательно. Мама работала в железнодорожном НИИ, и поездки с мамой на поезде были моими любимыми детскими приключениями. Одним из удивительных свойств моей мамы, было умение везде «вить гнездо», она мгновенно создавала вокруг себя уют, и мы оказывались "в домике". У мамы всегда с собой были всякие замечательные вещи: маленький дорожный нессесер для умывания, комплект специальной дорожной посуды, сумочка для моих книг, игрушек и шитья – о сколько замечательных платьев мы сшили моим куклам в этих поездках!
В поездах тогда ездили долго: сутками, иногда неделями. В вагонах люди жили: ходили по вагону в пижамах, читали газеты, пришивали пугвицы, пили чай из толстых стаканов с подстаканниками, дети вместе играли, взрослые делились друг с другом своими взрослыми заботами, молодежь играла на гитарах, читала стихи и флиртовала в тамбуре, какое-то купе было отдельно для сильно-пьющих, но они тоже вписывались в эту «семейную» картину, и за пределами своего купе не бушевали.
Поезда в то время часто останавливались и стояли где-то в чистом поле часами, мы все постепенно вылезали наружу размяться, собрать цветы, а иногда и бежать купаться на ближайшую речку, но этим, в основном, занимались молодые мужчины, потому что, когда поезд трогался, он трогался обычно медленно, и мы все тогда начинали громко кричать мужчинам, и они успевали догнать поезд. Так я объездила с мамой почти весь союз, и даже попала на эпидемию холеры в Одессе, и мне доверили ходить в белом халате и брать смывы в пробирки.
***
Но все же, большую часть времени мной в детстве занималась бабушка. Бабушка водила меня в детский сад и в школу, а также на английский, музыку, плавание, балет и фигурное катание.
Бабушка была мне самым большим другом. Я очень любила разговаривать с ней и выкладывала ей всё, что не могла или не знала как рассказать родителям.
Дома мы с бабушкой обычно занимались полезной деятельностью, а вот по дороге на всякие мероприятия, мы просто болтали. На плавание меня возили в Лужники, а на фигурное катание мы ходили пешком на ВДНХ, и туда и туда дорога была длинная, и, согласно семейным преданиям, я всё это время не замолкала, но я в этом не уверена, потому что помню, что более всего, я любила бабушку слушать.
***
Бабушка моя была очень интересным человеком и замечательным рассказчиком. Родилась она в многодетной семье в маленьком южном городе Сумы. По рассказам бабушки, это был совсем небольшой городок, может даже местечко, куда летом съзжалось много людей из больших городов, которые приезжали отдыхать - на свежий воздух, да на замечательные фрукты.
Совсем недавно я узнала от своего дружка, побывавшего в городе Сумы на какой-то литературной тусовке, что Сумы - город сумского гусарского полка, где служил Денис Давыдов. После взятия Парижа, именно сумские гусары открывали там парад - у них были самые новые мундиры, и они имели самый бравый вид. А пошили им эти мундиры их подружки-француженки, причем, только что пошили, к параду. Так вот за этих женщин, сумские гусары и поднимали знаменитый третий тост «За Дам». Эта традиция перешла потом на всё наше общество, и у нас сейчас тоже произносят третий тост «За Дам», только про тех француженок мы уже давно не помним.
Бабушкина семья жила скромно, но всем детям было дано образование. Даже девочки все закончили гимназию. Все, кроме моей бабушки. Она была среди детей средняя, и так получилось, что, когда надо было заниматься её образованием, один из её старших братьев серьезно заболел, всеобщее внимание переключилось на больного ребенка, его, слава богу, выходили, а про бабушкино образование как-то забыли, и она осталась «при доме». Бабушка из-за этого очень страдала.
Училась она сама, делала, по возможности, домашние задания старших братьв и сестер, и очень много читала. Библиотека в городе Сумы была хорошая.
А летом, приезжие из больших городов наполняли Сумы новой жизнью, другими, столичными нравами, разговорами, и бабушка на всё это смотрела, слушала и тоже старалась учиться: по столичному разговаривать, вести себя.
***
Наверное, моя бабушка была, как сейчас говорят, амбициозная, конкурентноспособная, с высокой самооценкой и лидерскими задатками, но тогда таких формулировок не знали.
Помню бабушка рассказывала мне, как в юности она один раз написала стихи про дождь, про грозу, и решила прочитать их столичному студенту, в стихах было что-то о том, что она стоит в лесу в дождь и «мочится под деревом», а студент ей на это: «мокну, Женечка, мокну». Бабушка рассказывала это и смеялась, она была очень способная и повторять дважды, ей было не нужно.
Так бабушка училась, шлифовала свои таланты и обслуживала семью по хозяйству: она замечательно, изыскано умела шить, вязать, вышивать и печь какие-то немыслимые торты, с которыми мама всегда занимала призовые места в кулинарных конкурсах на работе, потому что никто не мог понять, из чего же это было сделано, теперь уже и ингридиентов-то таких нет.
А костюм для показательных выступлений по фигурному катанию, который мне бабушка сшила из остатков старой бархатной шторы, я забыть не смогу никогда!
***
По бабушкиным рассказам, мне картинка её детства всегда виделась очень пасторальной и пахла свежими яблоками, солнцем и здоровой невинностью.
Потом, когда я прочла «Тяжелый Песок», мне показалось, что начало там - про бабушкин городок, хотя географически, это не так.
Бабушкин старший брат работал в конторе местного завода, и 16-летняя бабушка носила ему туда, в контору обед. Потом из Москвы приехал инспектировать свои заводы дедушка, увидел бабушку, влюбился, и увез её с собой в Москву (играет мелодия из "Pretty Woman”).
Там, наверное, не всё так просто в семье было, знаю, что дедушкина семья бабушку не очень-то приняла, но подробности мне не сильно рассказывали, да и, я не сомневаюсь, что, всё равно, всё было «в пределах приличий».
Помню только, что мою маму в дедушкиной семье называли Бобося и обажали, меня любили (как-то так получилось, что я у них дома и родилась), папу принимали все - он всех лечил, а бабушку туда никогда не приглашали.
Мне было очень жаль, что бабушка со мной туда не ходит, потому, что впечатлений от этих визитов было много, и мне очень хотелось разделить их с бабушкой: там столько было всего волшебного, начиная с того, что по дороге, мне покупалось мокро-нежно-дрожащее молочное желе в хрустящей пергаментной бумажке из магазина "Диета", потом был страшный темный подъезд (почему-то тогда во все старые дома ходили с черного хода) и длинные коридоры с огромными шкафами и соседскими корытами, а потом я вдруг оказывалась в двух совершенно каких-то театральных комнатах с книгами до потолка, пахнущей медом, громоздкой мебелью и шелковыми ширмами, отгораживающими приватность кроватей.
***
Из всей дедушкиной семьи, остались в живых только двое: его средний брат Николай и единственная сестра, моя любимая тетя Лида. Брат и сестра продолжали жить в своем старом доме, потом им разрешили, каждому оставить себе по комнате, и дом уплотнили: получилась длиннющая квартира, где маленькие катались по коридору на трехколесных велосипедах, и я всегда была уверена, что "на 38 комнаток, всего одна уборная", это про эту арбатскую квартиру.
Бабушка рассказывала, что когда она с дедушкой приехала в Москву, они поселились на Арбате, рядом с дедушкиной семьей, но не в семейном доме в Сивцем Вражке, а снимали отдельный небольшой дом рядом. Я этот дом уже не застала.
Про эти времена бабушка рассказывала всегда хорошо, подробно и с удовольствием.
Бабушка очень быстро вошла в столичный ритм, стала светской дамой и устроила у себя внизу в доме салон Луны-Солнца. Салон имел успех: передняя часть салона достаточно хорошо освещалась полуподвальными окнами, а задняя была темная, и завсегдатаи салона из-за этого делились на «задников» и «передников» - слова эти, видимо, тогда считались «на грани», и бабушка передавала мне их всегда пониженным голосом, с соответствующей улыбкой.
***
Время тогда было бурное, интересное, начало 20 века... Ханжами бабушка с дедушкой не были, всем интересовались, новое вокруг себя не отвергали, и, уж во всяком случае, изучали, обсуждали. Они были молоды, влюблены, свободны, с детьми не спешили, мама родилась только в 24, они наслаждались жизнью, и правильно делали.
Сколько бы мне в семье потом не говорили, что «у нас женщины не курят», в противовес всегда имелась малюсенькая бабушкина фотография, где она манерно, на отлете держит длиннющую сигарету с мунштуком, а вокруг неё какое-то действо происходит то ли в простынях, то ли в шалях каких-то.
Бывал у бабушки в салоне и их сосед, снимавший дом справа, молодой, обаятельный и уже хорошо говоривший по-русски, Арманд Хаммер. Впрочем, с языком проблем не было бы в любом случае - дедушка владел всеми европейскими языками, он в это время много работал, писал, занимался литературоведением, специализировался по Грибоедову.
Рассказы бабушки о тех годах все очень яркие, хоть это уже и были годы после революции, но очевидно, что жизнь людей еще текла, в какой-то мере, по-старинке. Дедушка водил бабушку обедать в Прагу и на вечера в Политехнический музей. Дедушка был сторонником классической поэзии, и футуристов с морковками на шее не любил.
На поэтических вечерах тогда не только слушали, а много спорили. Согласно бабушкиным рассказам, дедушка на одном таком вечере бурно дискутировал с Маяковским, а поскольку дедушка был большой франт, и одет был в тот день во все серое: и костюм и цилиндр, то Маяковский его вполне остроумно обозвал устрицей. Дедушка такой переход на личности счел недостойным себя, и поднялся, чтобы выйти с бабушкой из зала, на что Маяковский провозгласил уже совсем гениальную фразу: «Это что это там такое, из ряда вон выходящее?»
***
Как я уже писала, дедушкина семья бабушку не очень приняла, и дедушка с бабушкой обходились во всём своими силами, это тогда так было принято.
Семья дедушки была вполне обеспеченной, не «богачи-мироеды», а просто обеспеченная семья, но, наверное, их можно было отнести к «буржуям», во всяком случае, сложилось всё у них потом «по классовому признаку». Мать семьи, Нина Николаевна, рано овдовела, в семье было 6 детей: 5 мальчиков и моя любимая дедушкина сестра, тетя Лида.
Все дети были очень хорошо образованы и развиты. В семье были приняты различные виды спорта, охота, любили собак и лошадей, очень увлекались фотографией (благодаря чему, я все это теперь достаточно хорошо знаю), любили маскарады, в семье ставились спектакли, издавались журналы – все то, что мы бы хотели видеть в семьях сейчас.
А вот религиозной семья не была, праздники, конечно же отмечали, и ладанки нагрудные их семейные у меня хранятся, но истово никто не верил, и детей к этому не приучали.
Большевистскую революцию в семье более всего приветствовали два младших брата: мой дед Владимир Павлович и самый младший в семье Борис Павлович, дядя Бом – их в семье называли «красными». Их первыми революция и порешила. Еще в 20-х дядя Бом поехал в командировку на юг, по дороге чекисты сняли его с поезда, и он пропал навсегда. Он был еще очень молод, не женат, и след его совершенно потерялся, о нем больше никто ничего никогда не узнал.
А в 30-м взяли моего дедушку, ничего ему толком не инкриминировали, только классовое несоответствие, отправили его в лагерь в марийские болота, бабушка успела к нему туда один раз съездить, а в 32 году прислали бумагу, что он там умер от туберкулеза.
Арестовывали тогда с полной конфискацией, экспроприировали экспропраторов. Специальности у моей бабушки не было. Маме моей тогда было 8 лет. Как бабушке и маме было плохо, описывать не буду, это уже много раз описано хорошими писателями. Ну, и дальше всё уже пошло, поехало, как мы все знаем, то есть не все, конечно, это знают, но для тех, кто не знает и не интересуется, бесполезно писать, всё равно читать не будут.
***
И всё же, у моей бабушки всё это было так же, да и нет так.
Когда я думаю о тех временах, о расстрелах и посадках, об оставшихся «на воле» членах семей, по большей части, совершенно беспомощных женах и детях, у меня от страха за них всё в душе трепещет, в голове пульсирует одно – только б вам выжить, как угодно: убежать, скрыться, где угодно, в пустыне, на лесоповале, зарыться под воду, под землю и не вылезать, не дышать, чтоб не арестовали, не посадили, не отправили детей в детдом – остаться в живых, выжить…… чтобы потом ……, т.е. меня накрывает ужас за них, и ни о чем хорошем, я уже думать не могу.
Но моя бабушка тогда о том, что будет еще какое-то «потом», не знала, это была её жизнь, и она хотела жить. Да и в 32-м не знали, что будет еще хуже: кажется, даже не был еще придуман термин «враг народа», тем более «член семьи врага народа». А еще, моя бабушка была "амбициозная, конкурентноспособная, с высокой самооценкой и лидерскими задатками", то есть, как сейчас говорят, «звезда».
И бабушка с моей мамой пыталась не только выжить, но и жить. Она шила и вязала на заказ, работала в какой-то конторе, пыталась выгадывать гроши на хлебе и крупе, но она еще и шила из ничего себе и маме обалденные наряды, училась танцам, играла в театре, и, когда в Москву привезли испанских детей, стала изучать испанский язык. А еще, у моей бабушки были романы.
О господи, что это я такое написала? Куда это меня занесло? Это ж даже фраза какая-то противоестественная для нашего языка « у моей бабушки были романы»…..
***
Когда-то в юности, я смотрела спектакль «Валентин и Валентина»: там два молодых человека, мужчина и женщина (всё по правилам) полюбили друг друга и стали жить вместе против воли родителей, им было очень трудно, и только бабушка девушки Валентины её поддерживала, но, задроченная социумом девушка, не могла даже понять, что бабушка на её стороне. Бабушку тогда играла одна из наших великих театральных старух, играла великолепно, я смотрела на неё и держала за руку свою бабушку, и, когда несчастная, рыдающая девушка Валентина произнесла: «я знаю, что ты мне всегда говорила» - великолепная старуха прогрохотала: «мало ли, что я тебе говорила, ты бы посмотрела, что я делала!».
Моя бабушка, конечно же, не рассказывала мне, маленькой о своих романах, как о романах, она рассказывала об интересных людях, которых встречала в жизни, о событиях, связанных с этим, а люди были действительно интересные, на «неинтересных» бабушка не реагировала, ведь она была «звезда».
Бабушка прожила очень долгую, для людей её поколения жизнь, и всегда оставалась собой: она могла быть очень требовательной, эгоистичной, капризной, сложной, но она всегда была интересной, и еще, она очень любила меня, и нам было хорошо вместе.
***
Бабушка знала обо всех моих тайнах. С ней я могла говорить о книгах, которые запрещали читать родители, и которые я всё равно читала ночью под одеялом. К ней, к первой в семье я привела знакомиться своего будущего мужа.
Бабушка учила меня правильно читать стихи, слушать музыку, видеть картины, понимать театр, ровно держать спинку и ничего не бояться. У меня далеко не всё получается в жизни, чему учила меня бабушка: задатки не те.
Моя бабушка была всегда какая-то ВЕЛИЧЕСТВЕННАЯ. Хотя женщины в моей семье все крохи - я, при своих 160 см. - самый из всех гигант.
***
Когда моя бабушка совсем состарилась, она опять стала жить со мной. Она быстро теряла память, переставала узнавать близких, полагала, что я её мама. Иногда бабушка говорила со мной на «вы» и очень светским, чужим тоном, но, и тогда она говорила: «а вы знаете, милочка, у меня тоже есть родственница-Маша».
Мне думается, что моя дружба с бабушкой многому меня научила. Многие её фразы-мудрости я так и несу в себе, и даже сейчас они помогают мне открывать какие-то сложные замочки.
Еще, я прекрасно, и совершенно не внапряг, умею работать с людьми со звездными комплексами, они меня не раздражают, я легко сношу их «выказюливания», и, если клиент трудный и уже достал пару хороших переводчиков, то к нему посылают меня и знают, что больше скандалов не будет.
И еще одно, из-за чего я и взялась написать сейчас о моей бабушке: по мере того, как я старею (ОК, знаю, нельзя так о себе говорить – я взрослею, зрею, умнею, матерею…..), я только теперь понимаю, что бабушка научила меня ВРЕМЕНИ, научила ВОЗРАСТУ: в 84 года моя бабушка лежала на постели в своей комнате, а в изголовье постели висел её большой портрет, её 24-летней. Между этими лицами, внешне не было никакого сходства.
Бабушкин портрет был неоконченным, потому что у 24-летней своенравной красивицы не было времени позировать художнику, а у 84-летней было всё время на свете, и само время уже принадлежало ей.
Эти два лица всегда стоят у меня перед глазами.
Смотрите также материалы: ОСИ БЫТИЯ (в том числе ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ)
